Александр Бирюков О мужчине Продолжение

14 Январь 2015

 Первая часть второй главы книги "Мужчина — душа нараспашку!"

Начало здесь

Этим фактором был я. Как и в любой нормальной семье, уходом за мной занималась мама. А вот воспитанием…

Воспитание я получил очень-очень мозаичное.

Папа был основным добытчиком семьи. Причин этого несколько. В период моего раннего детства я постоянно простужался и много болел, поэтому мама сидела со мной на больничном. А это потеря в доходах. Иногда (после окончания больничного) приходилось даже сидеть по справке – то есть без оплаты. А с учётом того, что я болел каждые 2 месяца не меньше, чем по неделе, то потери в её доходах были значительные.

В конце 80-х папа ушёл из низкооплачиваемой госконторы и сначала стал замом, а потом директором небольшого производственного предприятия. То бишь бизнесменом, да не просто, а аж топ-менеджером, как сейчас говорят. В то же время в лаборатории, где работала мама, было трудно как с заказами (хозрасчёт!), так и с выплатой зарплаты. Госконторы тихо загибались, прибыль получали только руководители, которые сдавали площади фирмам. Так что бизнес давал хотя и очень непостоянный, но хороший – по сравнению с полудохлым государственным – доход. У этого была куча нюансов, о которых позже.

Кроме снабжения семьи, папа приучал меня к различному ручному труду и прививал мне разные умения. Благо он мастер на все руки и умеет почти всё. Он учил меня обращаться с деревом, металлом, класть стену, сверлить, точить, прилаживать и т.п. Он же приучал меня к спорту: боксу, тренажёрам, атлетике. Вообще своим трудолюбием и умением он показывал (и продолжает показывать) отличный пример. У него всегда всё получалось, и меня, ребёнка, это мотивировало на труд.

А вот умственным моим развитием занималась мама. Она же прививала мне часть черт характера, которые повлияли на меня как позитивно, так и негативно. Вернусь к этому позже.

А другую часть черт характера, а также умение находить общий язык с самыми разными людьми, заложила и взрастила улица. Уличное воспитание занимает одно из важнейших мест в этом деле.

Школа. Всегда принято говорить, будто школа что-то там дала. Знания – да, безусловно. Но в плане воспитания, скорее, дала не школа, а подростковая иерархия и взаимоотношения в ней, в которой находились и я, и остальные ученики. То есть, фактически, та же улица (нерегулируемый извне детский коллектив). Только в стенах школы.

Вот примерно так выглядели мои воспитатели.

Сразу коснусь детского сада, чтобы больше к этой теме не возвращаться, поскольку она малозначительная для будущих событий. Вообще своё отношение к дошкольной системе образования позднего СССР (и современной России) я достаточно полно высказал в книге «Ненастоящий мужчина» (глава «Этапы взросления и развития мужчины»). Я посещал 2 дет.сада. Первый был филиалом гестапо, где воспиталки просто вытворяли, что хотели, включая жестокое психологическое и физическое насилие. Особенно доставалось детям, которые чем-то выделялись из серой массы. Но в любом случае без издевательств не оставался никто. Поскольку я плохо ел (не было аппетита), меня усиленно кормили, и тут любимая штучка была отвести меня с тарелкой к заведующей, дабы я под грозным взглядом строгой тётки уплетал за обе щёки. Однако приводило это лишь к тому, что еда остывала и становилась клёклой, совершенно несъедобной. Так я и сидел по часу перед тарелкой схватившейся каши. Зачем – непонятно. Впрочем, другим доставалось гораздо сильнее за всякое-разное. Второй детсад был спокойнее, воспиталки там были не такие жестокие, зато пофигистичные. Дети были предоставлены сами себе, дрались, кидались, прыгали, падали. Много раз доходило до травм. Та же самая детская нерегулируемая иерархия, зеркало древнего человеческого стада с альфа, бета, гамма и омега-самцами, альфа, бета и омега-самками. Главный аргумент – силовое решение любого вопроса. У самок – подлянки, удары исподтишка (в прямом и переносном смысле) и стукачество «альфа-самцу» или воспиталке. Теперь, когда разбираешься в нюансах инстинктивного поведения человека, не перестаёшь удивляться, насколько нерегулируемый смешанный коллектив дошкольников ярко иллюстрирует это самое инстинктивное поведение. И насколько поведение маленьких детей соответствует биологическим, психофизиологическим различиям мужчины и женщины. Впрочем, долго расписывать смысла нет. Интересующихся отсылаю к книге «Ненастоящий мужчина». Обо всё этом там тоже рассказано, причём предельно подробно. Главы «Ранг и примативность» и «Чем мужчина отличается от женщины».

Теперь, когда детский сад оставлен позади, считаю, что лучше всего разобрать, какие же вообще черты характера хотели привить мне родители. И какие привили. Каждой черте я посвящу небольшую подглавку. Эти черты будут разделены на две части. Первая –«полезные» черты, то есть те, которые в дальнейшем помогли мне развиваться и соответствовали жизненным реалиям. Вторая – «вредные», которые не были адекватны жизненным реалиям, тормозили развитие и создавали мне кучу проблем.

Итак, первая группа, «полезные».

1. Любознательность

Считаю эту черту одной из самых классных и полезных среди всех тех, которые удалось родителям мне привить. Любознательность в знаниях мне с самого раннего детства прививала мама. Причём всевозможными способами, чаще всего самыми простыми и интуитивно понятными. Как известно, ребёнок, когда начинает осознавать себя и постигать окружающий мир, задаёт миллионы вопросов. Большая часть родителей так или иначе отмахиваются от них. Кто-то слишком занят собой и своими личными делами. Кто-то считает, что ребёнок просто дурью мается – нет смысла отвлекаться на такую ерунду. Кто-то (большая часть молодых родителей) попросту сам не знает, что к чему по причине тупости, неначитанности, серости ума. Разумеется, у таких и ребёнок никогда ничего не узнает. Самый распространённый способ решения этой проблемы – сейчас – поставить DVD-диск с 10 часами мультиков, и пусть ребёнок дует с утра и до ночи. Или купить игровую приставку, сунуть в руки детёнышу, и пусть гоняет машинки или мутузит монстров. Во времена моего детства были видеокассеты и 8-битные приставки. Ещё был хороший способ – выпнуть малявку на улицу – пусть там ума-разуму набирается. А мамаша тем временем посмотрит сериал или потреплется с подружкой. Это гораздо важнее и интереснее, чем отвечать на сотни детских вопросов.

В результате получается ребёнок (а потом взрослый), который ничего не знает и – самое главное!!! – НИЧЕМ НЕ ИНТЕРЕСУЕТСЯ! Ему ничего не интересно узнать, у него никогда не бывает вопросов относительно чего-то. Ему на всё наплевать. У него нет цели в жизни и он понятия не имеет, что она вообще может быть. Нет интересов, увлечений. Серые, плоские мозги. Весь его рассудок состоит из животных инстинктов, отрывочных знаний из школьной программы (скорее, даже, туманных отголосков) и пары-тройки практических навыков, которыми индивид зарабатывает себе на хлеб. Он не стремится развиваться – он вообще не догадывается, что можно развиваться. В общем-то, его и индивиом назвать нельзя – это элемент, ложка серой человеческой массы. И беда тут даже не в том, что он не вырастет Эйнштейном. Беда в другом. Отсутствие вопросов относительно мира и самого себя означают, что тело так всю жизнь и просуществует в амёбном состоянии, не поднявшись рассудком выше картофелины. Полный пофигизм значит, что тело навсегда будет овощем, не способным даже понять причин своих постоянных провалов и неудач. Отсутствие цели в жизни означает всё то же скотское состояние и пожизненное обслуживание чужих интересов. А если нет интересов – чем занять время после работы и выходные, а также отпуска? Правильно, бухлом. Идеальный убиватель времени. Ножницы, которые ловко вырезают периоды твоего бесцельного бытия. О том, что это время можно потратить куда продуктивнее и полезнее, телу даже в голову не приходит по причине пофигизма и отсутствия интереса к чему либо кроме удовлетворения инстинктов. Из-за своей серости, тупости и нежелания узнавать что либо, будь то теория или практика, тело обречено шагать по граблям. Причём ни после первого, ни после сто первого удара по лбу тело так и не поймёт, в чём дело. И подавно не станет что-то менять. Умение и желание задавать вопросы и искать на них ответы мама в далёком детстве вырубила диском с мультиками или игровой приставкой.

У меня всё было с точностью до наоборот. Мама старалась ответить на все мои вопросы. Благо, она сама благодаря старшему брату с детства была любознательным человеком и в любом возрасте интересовалась всем, чем можно: основами и новостями науки, искусством, книжными новинками и классикой. Пустая бабская болтовня ей всегда была в тягость. Поэтому она могла объяснить мне если не всё, то очень многое. Мало того, она сама заинтересовывала меня. «А вот посмотри, какие листики зелёные. Это потому, что у них внутри маленькие зелёные шарики, которые делают пищу для травы, деревьев». «Смотри, какие звёзды на небе. Это далеко-далеко огромные светящиеся шары из огня! Но они так далеко, что нам они кажутся маленькими». Примерно так. И вот таким образом каждый день. В самом раннем возрасте – простыми словами, постарше – более сложно. И мне уже всё становилось интересно: что это за шарики такие в траве, что за огненные шары на небе. Та же система была с книжками – она читала мне очень много и заинтересовывала читать самого. В итоге я в 2,5 года читал по слогам, а в 3,5 – бегло. Со счётом та же ситуация. Никогда я не слышал слов «это ему ещё рано!». В 6 лет я познакомился с Илиадой. В 7 по моей просьбе мне купили учебник по астрономии, по которому я учился в 11 классе. Вряд ли я там в 7 лет много понял, но всякие белы карлики и красные гиганты, парсеки и метагалактики помню ещё с тех пор. Пугал ими одноклассников-первоклашек и учительницу.

Практически все дети – за исключением совсем глупых и ленивых – очень любознательны. Этот интерес к миру даже не надо как-то искусственно развивать. Достаточно подпитывать её понятными, доходчивыми ответами. Как костёр – дровами. Просто не отмахиваться от ребёнка и не забивать его любознательность всякими эрзацами типа мультиков и игровых приставок. И тогда этот костёр саморазвития будет поддерживаться всю жизнь. Познание мира – это как наркотик, только очень-очень положительный. «Подсев» однажды, уже не отделаешься от него. Ты уже не можешь без новых знаний, умений, не можешь без саморазвития. Ты ощущаешь потребность постоянно двигаться вперёд, не закостеневать, не протухать. Те родители, которые воспитали пьяниц, быдло, лодырей, пофигистов, пусть бьют себя видеомагнитофоном по голове. Об откровенных маргиналах, у которых дети бегают беспризорными, как маугли, я не говорю. Тут любые слова излишни.

Поэтому мне всегда нравилось учиться. Именно познавать новое. Хотя и учёба в школе сама по себе меня особо не напрягала. Был один момент, о котором я скажу позже, но в общем и целом мне больше нравилось, чем не нравилось учиться в школе. Ну а о самообразовании я вообще молчу. Несколько научных и научно-популярных книг на месяц – моя средняя норма. Экономика, право, социология, история, биология, география, астрономия и множество других наук. И очень желательно, чтобы книги помимо общеразвивающей информации давали какие-то практические умения или хотя бы показывали направление движения, где эти умения можно обрести. Поэтому когда стоит выбор, выпить алкоголя или нет, я выберу «нет». Потому что вечер, потраченный на пьянку, вместе со следующим утром (больная голова) означает целые сутки, которые можно было бы провести гораздо интереснее и полезнее. Получить знания или навыки. Или продвинуть Дело.
 

источник

Александр Бирюков О мужчине 09 Январь 2015

 Первая глава новой книги Александра Бирюкова "Мужчина - душа нараспашку!"

Я родился в среднестатистической семье среднестатистических инженеров в предпоследний год правления Брежнева.

Мои родители – типичные представители естественнонаучной (мама) и технической (папа) советской интеллигенции. Это значит, что оба они были воспитаны в 50-60-х гг XX века в стиле соцреализма. То есть кондового советского идеализма и тотальной наивности. Папа, ребёнок войны, из бедной деревенской семьи, много помотался по жизни, сменил сто профессий от моряка до строителя, от милиционера до кинопрокатчика, от каменщика до руководителя предприятия. Это немного покрыло его психику мозолями, выработало некоторую степень пофигизма и умение стойко сносить невзгоды. Мама, выросшая в семье сельской интеллигенции, через два года после школы поступила в ВГУ, закончила биолого-почвенный факультет, который поставил её на рельсы специальности. Это гарантировало стабильную и не очень высоко оплачиваемую работу.

Воспитание в стиле соцреализма означает набор черт характера, которые мы разберём. Это покажет ту атмосферу, в которой я воспитывался в детстве и ранней юности.

Во-первых, это надежда на большое и сильное государство, которое в беде не бросит и должно заботиться о своём гражданине. Оно обязано обучить тебя, дать стабильную работу по той специальности, на которое выучило, и платить за это пусть и небольшую, но стабильную зарплату. Безработица, невостребованные профессии, переобучение, смена сферы деятельности, банкротство предприятий, самозанятость – всё это для них было из разряда ужастиков про капиталистический запад. А самозанятость и бизнес вообще были тождественны тунеядству, спекуляции и другому криминалу. Человек должен закончить учебное заведение, получить диплом и всю жизнь отработать по одной, полученной в молодости, специальности. Желательно в одном учреждении от распределения и до пенсии. Да, государство гарантирует пенсию, и заботиться об этом гражданину не следует.

Отсюда следует «во-вторых». Полное отсутствие деловой хватки и способностей делать карьеру или вести бизнес. Правда, это не помешало папе в лихие 90-е возглавлять небольшое предприятие, умело лавируя между рифами чиновничье-ментовского и бандитского беспредела.

В третьих – неспособность распознавать и парировать чужие манипуляции. Ведь советские фильмы и романы, а также партийные лозунги не только учили советского гражданина быть честным, но и внушали, что вокруг тоже честные, прямые и порядочные люди. Чтобы советский человек кинул или использовал советского человека?!

В-четвёртых – классико-романтический взгляд на межполовые взаимоотношения. Всё, начиная "Бедной Лизой" и заканчивая "Олесей" Куприна. Ах-ах, ручки-реснички. Об этом я нарочно пишу кратко – до поры, до времени, когда будет необходимость написать очень развёрнуто.

В-пятых – это умение рачительно блюсти быт, строго контролировать траты и умение обходиться малым. Думаю, это в них ещё с военно-послевоенных лет, полных нужды, голода вплоть до риска погибнуть. Слово «кредит» и статусное потребление (потреблудство) абсолютно чуждо им. Умение вязать и шить себе (и маленькому мне) одежду, чинить её, обрабатывать землю, заготавливать продукты, готовить, стирать вручную, находить альтернативное применение разным вещам – абсолютно нормальные навыки нормальной советской женщины из небогатой среды. То же самое касается мужского труда, совершенно привычного нормальному советскому мужчине с нормальной локализацией рук.

В-шестых – это стремление к саморазвитию. У мамы – к знаниям, у папы – к практическим умениям. Вообще, не читать «Вокруг света» или «Науку и жизнь» в 60-х годах, когда человек вышел в космос, а Тур Хейердал совершал свои удивительные путешествия, было признаком глупца. Нет, не совсем точно. Это выглядело так, как если бы человек ходил по улицам без штанов. Или выбил бы на лбу татуировку «Я идиот» и повесил сопли под носом. Парень и девушка на свидании обсуждали новый сборник стихов Евтушенко или недавно открытую звезду. Молодые люди в компании разбирали принцип работы транзисторов или результаты раскопок в Месопотамии. Я понимаю, как всё это звучит в наше время. Но так было – и это прямым образом повлияло на меня.

В-седьмых – полная, нет, ПОЛНАЯ самостоятельность во всех-всех вопросах. Папа уехал из дома в 18 и всю последующую жизнь он прожил, полагаясь только на себя. Без поддержки родителей, без их помощи в каком бы то ни было вопросе. Он жил один, а после свадьбы – своей семьёй. С мамой та же история. Всё, начиная поиском работы и заканчивая моим воспитанием, осуществлялось ими на 100%. Никакой помощи от бабушек-дедушек не было. Даже когда я в детстве болел, и некому было подменить маму, чтобы она поспала. Просто потому, что бабушки-дедушки были за десятки и сотни километров, в своих сёлах. Всегда и во всём мои родители полагались исключительно на собственные силы.

Ещё одна черта, присущая обоим моим родителям, была обусловлена рождением и воспитанием в селе. Это оглядка на окружающих.

Поясню для городских.

Село – тесная община, где все друг друга знают, а все правила поведения для селян расписаны, определены и скреплены стальной печатью общественного мнения. Селянину предписано вести себя «статнО». Статно – это значит быть работящим, серьёзным, скромным и не витать в облаках и не позволять себе того, что осуждается. Человек, который любит шутку и часто смеётся, ведёт себя нестатнО. Человек, который вместо обычной работы на огороде предпочитает чертить чертежи или писать книгу, ведёт себя нестатно. Чертят учёные, пишут писателя, а ты – крестьянин, вот и крестьянствуй. Не витай в облаках. Нестатно также балагурить и вообще много говорить. Много что нестатно. Но дело не в этом – а дело в том, что любой твой поступок тотчас будет известен всему селу. Провожаешь Катю из клуба домой – все знают. Набедокурил в школе – все знают. Упал пьяный в борозду – все знают. Любой твой поступок, в котором есть хоть малюсенькая зацепка для чужого любопытства, вмиг будет известен всему селу и будет обсуждаться всюду. А посудят все по-разному. Кто-то позавидует, кто-то позлорадствует, кто-то назовёт тебя дураком, кто-то будет насмехаться над тобой.

Мы в городах привыкли, что всем плевать на тебя, каждый занят исключительно собой. Соседи по лестничной клетке часто не знают друг друга годами. Но в деревне всё с точностью до наоборот. Твоя персона будет обсуждаться многажды и с пристрастием. Причём для этого необязательно сделать что-то плохое. Как я уже сказал, достаточно просто привлечь к себе внимание. Поэтому сельская жизнь сызмальства воспитывала в людях один принцип, который зачастую становился определяющим в характере. Жить как можно более неприметно. Не высовываться ни в чём. Так, чтобы количество возможных новостей о тебе – и хороших, и плохих – стремилось к нулю. Принцип «быть, как все», «не высовываться», постоянная оглядка на мнение чужих людей, предельный конформизм определяли поведение человека, выросшего в деревне.

А вот тут интересная деталь. Папа постоянно жил в деревне только до 14 лет. Окончив 8 классов, он отправился учиться в районный центр, где жил в интернате. Потом был призван в армию, и больше на постоянное жительство в село он не возвращался. Уже в 14 лет папа выпал из сельской воспитательной системы. К тому же вырос он в бедной крестьянской семье, и потому надзор был относительно снисходителен к нему. Сюда же отнесём ещё один важный фактор - послевоенные годы, когда дети вообще были предоставлены сами себе. Родители либо погибли на войне, либо работали от зари до зари и детьми практически не занимались. Военным детям многое прощалось, строгости было меньше, чем до или значительно позже (60-е гг). Не забываем, что эти факторы воздействовали на мужской разум, которому конформизм не свойственен. Папа получил характер, в котором сельская оглядка на мнение окружающих была заметно ослаблена подростковой свободой и мужским нонконформизмом.

Совсем другое дело – мама. Она росла в семье сельской интеллигенции. С самого раннего детства ей приходилось соответствовать этой высокой планке. Если такая же девочка, но из бедной семьи, совершала проступок, то её, конечно, осуждали, но не особо. У родителей чаще всего были более важные заботы – прокормить уйму ртов на нищенский доход. Они не имели возможности тщательно воспитывать каждого из многочисленных отпрысков. Иногда родители просто пили, и дети были предоставлены сами себе. А окружающие махали рукой и говорили: «Что с них взять, безлюдья – они и есть безлюдья».

Но всё было иначе, если такой же поступок совершала девочка из «видной», интеллигентной семьи. Родители ей устраивают порядочную взбучку: она позорит себя и своих родителей. Соседи и учителя, привыкшие к идеальному поведению, поражаются до глубины души – с соответствующими последствиями. Сама девочка, приученная «соответствовать», «держать марку» и «оправдывать надежды», впадает в отчаяние, поскольку для неё самый незначительный плохой поступок сродни преступлению. Хулиганка из семьи алкашей может вести себя, как угодно. Хотя бы потому, что на неё и ёе пьяную семейку все давно махнули рукой. Но воспитанная девочка из культурной семьи должна быть идеальна во всём. Она должна быть идеально опрятной, идеально культурной, идеально правильной. Она должна вести себя так, чтобы угодить всем-всем без исключения. Чтобы никто не подумал о ней ничего плохого. Она должна нравиться всем. Оправдывать все ожидания. Не забываем – семья видная, на виду у всего села. Каждый малейший проступок или просто необычный поступок – сродни сенсационной новости в прайм-тайм.

Всё это возведём в степень высокого конформизма как врождённой психофизиологической черты женщин.

Конечно, я немного утрирую здесь, но лишь для того, чтобы читатель ясно представил себе картину. Мама приучилась жить с оглядкой на других в такой степени, что её собственная воля, её интересы оказались вторичны по сравнению с мнением окружающих. Главное – как бы кто чего не подумал. Как бы кто не сказал плохого. Как бы кто не осудил. Лучше принести в жертву свои интересы, только угодить другим и быть милым для всех. Не то чтобы она бросалась исполнять чужие приказы или просьбы, даже те, которые вредили ей самой. Но её собственные действия всегда в первую очередь должны были пройти через ряд фильтров. Не слишком ли я высовываюсь? Не подумает ли кто-то обо мне не так, как хотелось бы? Не осудит ли кто? Что скажут А, Б, В? И только потом, заключительным этапом, фильтр «Нужно ли, выгодно ли мне это?». Если получится «выгодно», «нужно», даже «необходимо», но «высовываюсь», «подумает», «осудит» или «скажут плохое», то действие, скорее всего, будет забраковано. Из-за постоянной оглядки на мнение других и ожидания упрёков, у мамы выработалась сильная мнительность и стремление угодить превентивно, с опережением, даже если этого (почти всегда) не требовалось.

Затрону здесь ещё один важный момент той атмосферы, в которой я вырос. Семья и её организация.

Папины родители жили хотя и сельской, но не патриархальной семьёй. Простоватый отец (мой дед) был под строгим контролем матери (моей бабушки). Говоря этологическим языком, он был СРСП мужчина. Папа тоже вырос СРСП мужчиной – неплохим добытчиком и честным, рассудительным и умелым малым. Но не лидером, не патриархом.

Мама же выросла в семье, где главным был мужчина. Он полностью соответствовал образу нормального лидера патриархальной семьи, который описан в книге «Ненастоящий мужчина» (глава «Патриархальная семья»). Ответственный, строгий, деловитый, справедливый, с чувством юмора. Разумеется, никаких фемнистических мифов о «страшном» домострое, угнетении и бытовом мордобое. Даже матом не ругался. Работящий, к вину относился спокойно. Он был настоящим рачительным руководителем своего семейного коллектива. На его плечах лежала мужская часть сельских работ, а также стратегическое управление семьёй. Его авторитет был непререкаем.

Его жена, моя бабушка, слушалась его во всех важных, стратегических делах. В быту же, в сфере собственной компетенции, как раз была главной распорядительницей и решала связанные с домом и детьми тактические вопросы. Плюс выполняла женскую часть сельских работ.

Ещё отмечу, что мама тяготела к отцу, а ещё к старшему брату. Их влияние на её характер было очень значительным. Брат приучал сестрёнку к своим увлечениям: математике, технике, астрономии и другим естественным наукам. Расширял её кругозор, взращивал любознательность, тягу к наукам и фактически учил мыслить в мужском ключе – логично, рассудительно. Это сыграет огромную положительную роль в дальнейшем.

В такой – нормальной патриархальной – семье выросла мама. Развод считался преступлением. Воспитание приучало отношение к браку как к пожизненному событию. Деторождение было обязательным. Руководящая роль мужа – само собой разумеющимся.

Думаю, что попадись папе жена-стерва, она скрутила бы его в бараний рог, и он давно бы спился или умер от инсульта лет в 50. Но этого не произошло. Мама приняла его как главу семьи, благо он этой роли по большей части соответствовал. Первенство в семье не оспаривала, хотя могла – эрудированностью, образованием, общим уровнем культуры она его превосходила. Но у неё хватало ума не чваниться этим, не утраивать революции в семье, а направлять свои качества в другое, гораздо более созидательное русло. Если папа где-то не дотягивал, мама тактично давала ему совет, подсказывала. Семейный бюджет, как это было в 99% семей при социализме, формировался из обеих зарплат. К слову сказать – зарплат инженерских, то есть весьма незначительных. Деньги были в общем доступе. Жёсткого контроля за ними не требовалось – высокая степень самодисциплины с обеих сторон не позволила бы потратить сколь либо значительную сумму на пустяки. Крупные покупки обсуждались совместно, на мелкие каждый мог брать, сколько сочтёт нужным. Большая часть бытовых трат ложилась на маму. Благодаря её экономности и умению правильно распределить траты никогда не бывало такого, чтобы деньги заканчивались раньше следующей зарплаты. Чаще всего, наоборот, оставались. Огромный вклад сюда делало умение мамы шить и вязать одежду себе и мне. Нерадивые соседи (с большими – рабочими – зарплатами!) приходили к нам, семье инженеров, занимать деньги до получки. Здесь папа был абсолютно спокоен. Он мог быть уверен, что денег хватит. Ещё он мог быть абсолютно спокойным относительно другого важного аспекта семьи.

источник

Правила жизни Елизаветы Глинки

 Мы никогда не уверены в том, что мы вернемся живыми, потому что война — это ад на земле. И я знаю, о чем я говорю.

Правила жизни Елизаветы Глинки

Врач, филантроп, погибла 25 декабря 2016 года в авиакатастрофе над Черным морем в возрасте 54 лет

Я же женщина, я скандалистка. Устраиваю скандалы. Когда абсолютная несправедливость, да, я устраиваю скандалы.

Я думаю, женщина добрее мужчины по своей природе. У нас есть неистребимый инстинкт материнства, который подразумевает в первую очередь защиту. Нужно защищать ребенка — своего или чужого, не важно.

Я с двух лет играла в доктора. У меня мама была врачом, работала на «скорой помощи». Я выросла в поликлинике и поэтому всё время носила белый халат. Он был мне ужасно велик, но я чувствовала себя счастливой. В итоге папа сделал мне печать, на которой написал: «Доктор Лиза». И я своим куклам выписывала рецепты.

Мой муж — американский гражданин, имеющий вид на жительство в России. Он — практикующий российский адвокат. У меня трое детей. Это все что я хочу, чтобы обо мне знали.

Я оставила в Америке детей и была со своей мамой каждый день в течение двух с половиной лет. До первого апреля, когда у нее остановилось сердце. Я не сняла ее с аппарата, она умерла сама. Я организовала фонд («Справедливая помощь». — Esquire), пока мама еще лежала в больнице. Я, наверное, сделала это, чтобы не сойти с ума.
Болезнь мамы определила, что место, где я должна работать, — это Россия.
Первые три года мы были изгоями — только и слышали нарекания от соседей и знакомых: «Зачем Вы это делаете?» Но знаете, сейчас ситуация заметно улучшается. Я сужу даже не по тому, что в одном только нашем фонде добровольцев стало больше. Что-то массово начало меняться — как ни странно — после летних пожаров 2010 года. Люди вдруг как будто очнулись, увидев этот ужас.
Однажды меня попросили посмотреть ракового бомжа на улице, и я его не нашла. Я пошла его искать, и нашла целый город около Павелецкого вокзала, в котором лежали в коробках и грелись эти несчастные люди, безрукие, безногие, больные, простуженные. Это было страшно.
Мир бездомных — это целое отдельное государство, со своей иерархией, со своими министрами, центром и периферией. Существует одна помойка, которую они между собой называют «морг». Там лежат бомжи с пулевыми ранениями, битые, резаные — те, которые не могут ходить. И бывает, кто-то из «моих» бездомных мне говорит: «Лиза, надо туда идти, один из наших туда попал». И вот мы едем в этот «морг» — и они среди мусорных баков находят «своих».
Для них я — мама. Для русских, таджиков, узбеков, украинцев, белорусов и для всех других. Особенно для освободившихся из тюрем. У меня, само собой, нет никакой должности, они просто сами называют меня «мамой».
Я работаю в маске, перчатках, чтобы не заразить других пациентов. Но ведь кто-то должен перевязывать их, простите, червивые раны.
С бедными и потерянными людьми мне общаться гораздо проще. Они проще, они такие, какие есть, они не притворяются.
Всегда любила бедных. Вот сколько себя помню, столько их люблю.
Много лет, работая с бездомными, я постоянно слышу от них одну и ту же просьбу: похороните меня как человека. Это очень странно, но это так. Они крайне редко просят что-нибудь, кроме как поесть. Но, когда мы общаемся больше двух-трех месяцев, я спрашиваю: «Что тебе вообще надо», он отвечает: «Лиза, закопай меня как человека».
Мы раздражаем, потому что относимся к людям как к людям, а не как к третьему сорту.
Мне нравится помогать тем, кому не поможет уже никто. Эта ниша совершенно не заполнена. Наверное, когда-нибудь моё терпение тоже закончится и придёт кто-то другой.
Меня научили, что благотворительность должна быть прежде всего эффективной. Поэтому, если я ставлю задачу спасать детей, я использую все средства и возможности, создаю алгоритм и решаю ее. И если для спасения детей нужно рисковать жизнью, я на это готова, что доказала много раз. Те, кто обвиняют меня в связях с «преступной властью», не готовы рисковать жизнью и своим благополучием. В этом причина их неудач и бессилия.
Мы никогда не уверены в том, что мы вернемся живыми, потому что война — это ад на земле. И я знаю, о чем я говорю.
Самое страшное — это как дети реагируют на бомбёжку: они закрывают ушки и падают на землю. Это совсем маленькие дети. Это, наверное, самое страшное, что я видела, — они не плачут, а просто молча это делают.
Я очень интересовалась военно-полевой хирургией. Но девочке тогда ещё трудно было поступить на военно-медицинский факультет. Вот и не сложилось.
Каждая спасенная, выхваченная из ада войны жизнь — это перелом хода вещей, предотвращение уже почти свершившегося зла. Существует мера, цена, которую я должна заплатить: мне нужно не только поехать и вынуть детей «оттуда», из-под снарядов и пуль, но и «здесь» пройти через побивание камнями, публичное унижение. И знаешь, если за все эти «мразь» и «сука» в мой адрес Бог даст мне возможность спасти еще хотя бы одну жизнь, я согласна.
Болевая точка — это импотенция, мужская несостоятельность. Почему женщина ездит на войну за детьми, а мужчины поливают ее за это дерьмом, сидя дома, в Москве или Германии, в тепле на диване?!
Я вообще не могу представить, как можно тут сидеть, когда там (в Донецке. — Esquire) такое. Я имею в виду детей. Мой муж понимает, что меня остановить невозможно, я так или иначе поеду. Наверное, объяснение состоит в том, что он любит меня.
Я буду вывозить (больных детей из Донецка. — Esquire), пока война не кончится. Или пока меня не убьют. Потому что они не выживут там. У них нет других шансов.
Меня страшит не смерть, а переход. Сам переход отсюда — туда. И вот эта неизвестность, понимаете...
Я ненавижу смерть, она мне отвратительна. Я считаю, мы должны сражаться за каждое мгновение земной жизни, за то, что нам дано на земле. Но в то же время я православный человек и верю, что смерть — это переход в вечную жизнь. То есть в каком-то смысле событие... правильное. Как примирить в себе два этих начала — не знаю...
Я считаю, что каждому человеку должно быть обеспечено право на достойную смерть — в срок, без боли, в окружении близких.

---

ТекстИз публичных выступлений

ФотографияРИА Новости

источник

Есть ли жизнь без детей

Детей может не быть по разными причинам. Почему их до сих пор нет у вас, знаете только вы. И только вам решать, когда они у вас родятся, и вообще — будут ли.
Однажды я прочитала, что отсутствие детей у некоторого количества взрослых людей — это биологическая необходимость. Природа заботится о том, чтобы существовал некий человеческий «запас» на разные случаи. Ведь в любом обществе кто-то рано умирает, есть обездоленные и слабые, случаются войны и другие катаклизмы, которые требуют самоотверженности и риска.

Это просто одна из научных теорий, о которой я потом долго думала. Может быть, действительно есть люди, которым предназначено нечто совсем другое? Они погружаются в науку и совершают открытия. Они организуют, они рискуют, посвящают себя чему-то одному без остатка. Единицы из них честно признаются в том, что не хотят детей, но остальные не решаются. Им кажется, что это не совсем нормально, но на самом деле это вовсе не так.

Психологическая бездетность

Психологи считают, что бездетность бывает биологической и психологической. И если первая связана со здоровьем, то вторая — исключительно свойство личности. Биологически бездетные люди часто становятся прекрасными воспитателями, с удовольствием занимаются с детьми друзей, племянниками, воспитанниками в садике или школе. Они направляют свою энергию в другое русло, «добирают» свои родительские потребности в благотворительности, заботятся о собаках и кошках, в конечном итоге могут стать очень успешными в этом. В конце концов, они часто усыновляют чужих детей, в этом есть высокая справедливость и цивилизационная логика.
Но психологическая бездетность — это совсем другое. «Послушай, — сказала однажды мне знакомая Л., глядя прямо в глаза, — я не знаю, что делать. Материнство — это не для меня!». Ее трехлетняя дочь сидела в тележке супермаркета и меланхолично облизывала чупа-чупс. Мы стояли в очереди на кассу, я была застигнута врасплох и даже не нашлась, что ответить. А что можно сказать? Возмущаться глупо, ведь она говорила искренне. Советовать терпеть? Обратиться к психологу? К тому же я знала историю рождения девочки, где все было завязано на романе с женатым мужчиной и ожиданием его развода. Конечно, Л. любила дочку и любит до сих пор. Отправляет ее учить язык за границу, покупает красивую одежду. Но вот эта тоска, которая у нее тогда появилась в глазах, не проходит. А девочка выросла умной, сильной и колючей. Но она катастрофически не может находиться одна, всегда вижу ее в компании, хоть с кем-нибудь. Возможно, думаю я, ей просто страшно жить без настоящего родителя?

Когда отсутствует инстинкт материнства

Можно ли обвинять Л. в отсутствии родительских инстинктов? Ну не особо интересно человеку заниматься детьми. Он страдает, ему плохо, он убегает на работу или к друзьям, нанимает нянь и покупает ребенку много вещей. Мучается от собственной «неполноценности» и боится в этом признаться, потому что общество накладывает жесткие табу на подобные признания. В обществе есть только одно железное правило: «Дети — это счастье». Точка. Бездетные (особенно по собственному желанию) пары подвергаются такому прессу, который не каждый в состоянии выдержать. И они рожают — для бабушек, для родственников, чтобы все отстали. Идут против собственных желаний, расплачиваясь за это депрессиями, разочарованиями, конфликтами и с детьми, и друг с другом. При этом, возможно, теряя шанс сделать что-то действительно важное и для себя, и для общества. Кто знает, может быть, женщина, которая родила, чтобы быть как все, могла стать серьезным политиком и изменить, наконец, все к лучшему. А парень, увлеченный экологией, поддавшийся на уговоры мамы «подарить, наконец, внуков», мог создать новый источник энергии, но не сделал этого, потому что не мог позволить себе уйти на три года в океаническую экспедицию. Дети, конечно, делают нас счастливыми, но одновременно гораздо более осторожными и оседлыми, не правда ли?

Нельзя жить без любви

Вспоминаю свою двоюродную бабку, красотку и светскую львицу. У нее не было детей, это стало ее сознательным выбором. Но ее жизнь никак нельзя назвать пустой или трагичной. К ней бесконечно приезжала родня из других городов, приходили друзья — художники, музыканты, писатели. Там бурлила диссидентская жизнь, варился кофе, там читали перепечатанный под копирку самиздат. Она всех устраивала, всеми занималась, знакомила, женила, доставала билеты на спектакли и редкие лекарства. Наряжалась, интриговала, влюблялась (пять мужей — это вам не шутка). Некоторые ее боялись, некоторые терпеть не могли, но большинство любили за яркость, жизнелюбие и остроумие. Она была источником энергии для всех, честно говоря, в эту биографию дети как-то вообще не вписывались. Таких людей не так мало, как кажется, и они нужны не меньше, чем «детные».
Да и вообще, все мы не в состоянии понять настоящий сценарий нашей жизни. Природа или кто-то еще устроили нас так умно и замысловато, что только со временем можно начать догадываться, к чему это все. Так что единственное, что мы можем сделать — это доверять чувствам и не противоречить желаниям. Кому-то хочется воспитывать детей, передавать им свой опыт, одновременно меняясь самим. Кому-то — отдавать всего себя профессии, или увлечению, или нуждающимся людям. И все это в итоге складывается в общую картину, где нет ни одной лишней детали. А вывод мой прост и очень короток. Жить без детей, как и жить без мужа — это нормально. Ненормально только жить без любви.

5 ОШИБОК МЫШЛЕНИЯ, МЕШАЮЩИХ ПРОДУКТИВНО РАБОТАТЬ

Ментальные ловушки, описанные психологом Андре Кукла, — это накатанные и привычные пути, по которым мучительно и безрезультатно движется наша мысль, сжигая невероятные объёмы времени, высасывая энергию и не создавая никаких ценностей ни для нас самих, ни для кого бы то ни было. Мы попадаем в них автоматически, не принимая никаких сознательных решений. Чтобы избавиться от них, прежде всего необходимо научиться их распознавать.

Упорство

Первая ловушка, упорство, — это продолжение работы над тем, что уже потеряло свою ценность. Когда-то дело действительно что-то значило для нас — иначе мы вообще не занялись бы им. Но его значимость и смысл испарились до того, как мы дошли до конца. А мы продолжаем — либо потому, что не заметили этой перемены, либо просто по инерции. Моральное обязательство заканчивать всё однажды начатое сидит в нас глубоко. Нам трудно отбросить на полдороге даже явно бессодержательное занятие. Сам факт, что мы что-то начали, уже словно привязывает нас к исходу дела независимо от того, сохраняются ли причины нашей активности.

Мы подчиняемся и закону ментальной инерции. Начав что-то делать, продолжаем двигаться в том же психологическом направлении, пока не дойдём до конца. Как и в случае физической инерции, этот импульс может быть преодолён при воздействии других факторов. Скучные игры, бездарные телепередачи и распродажи вещей, которые нам не нужны, имеют одно счастливое свойство: рано или поздно они кончаются. Однако не все занятия могут закончиться сами. Работа, брак или привычка могут длиться без конца. Мы движемся таким безнадёжным курсом порой просто потому, что нам не приходит в голову пересмотреть наши цели. Если бы мы остановились и спросили себя, хотим ли мы и дальше двигаться в этом направлении, ответ мог бы оказаться предельно ясным. Да любая неуверенность в завтрашнем дне была бы лучше, чем опостылевшая работа восемь часов в день, пять дней в неделю, пятьдесят недель в году — до самой смерти!

Амплификация

Амплификация — это ловушка, в которой мы оказываемся, когда вкладываем в достижение цели больше усилий, чем нужно, словно пытаемся убить муху кувалдой. Для решения каждой из задач требуется определённое количество работы. Если мы делаем слишком много, то растрачиваем наши ресурсы попусту. Примеры амплификации: отрепетировать речь столько раз, что собственные слова становятся скучными и безжизненными; набить чемоданы вещами, чтобы быть готовым к самым невероятным сюрпризам; заработать денег больше, чем мы в состоянии потратить; обсудить проблему с десятком человек, попросить совета у одиннадцатого.

В амплификации нередко наблюдается любопытный феномен повторения. Он заключается в том, что, закончив свою работу, мы тут же принимаемся делать её заново. В случае амплификации мы повторяем одни и те же действия, чтобы достичь всё большей и большей уверенности в том, что действительно завершили свою работу. В конце концов, всегда есть опасность, что мы что-то упустили. Прежде чем мы начнём снова просматривать сотни выписанных чеков, чтобы найти причину расхождения в 11 копеек в нашем балансе, стоит спросить себя: а согласны ли мы проделать ту же работу для другого человека за вознаграждение в 11 копеек?

Фиксация

При фиксации продвижение к цели заблокировано. Человек не может продолжать начатое, пока не дождётся телефонного звонка, разрешения, отгрузки сырья, вдохновения. Вместо того чтобы обратиться к другим делам, он остаётся в подвешенном состоянии ожидания. Вряд ли нужно объяснять, что фиксация — это чистая потеря времени. Когда нельзя сделать ничего полезного для того, чтобы как-то приблизить цель, лучше всего забыть о ней и заняться чем-то ещё, даже если цель невероятно важна, а альтернатива представляет собой не более чем пустяк. Любая, даже самая малая, ценность лучше, чем просто убийство времени.

Часто по мере приближения летнего отпуска люди перестают заниматься серьёзными делами и прекращают наслаждаться отпуском до возвращения домой. Именно из-за фиксации на понедельнике труднее наслаждаться воскресеньем, чем пятничным вечером. Мы не позволяем себе полностью погрузиться в настоящее, потому что настоящее как бы не считается. Это пустяк, промежуточная картинка, позволяющая убить время, пока не начнётся настоящее действие. Пока мы не получим, наконец, диплом. Пока дети не вырастут. Пока не выйдем на пенсию. В ожидании настоящего шоу вся жизнь может пройти мимо, как сон. Но нет никакой нужды ждать. Мы уже то, что мы есть, — и это уже наша жизнь.

Реверсия

Иногда становится очевидно, что планы однозначно потерпели неудачу. Её последствия могут быть пугающими, но здесь ничего не поделаешь. Если и на этом этапе нас продолжает волновать всё та же проблема, значит, мы оказались в ловушке реверсии. При реверсии мы пытаемся изменить необратимое прошлое. Мы изобретаем призрачную вселенную условно-прошедших событий, заполненную всевозможными «было бы» и «надо было», в которой мы можем яростно трудиться над решением уже не существующей задачи столько, сколько душа пожелает.

Нереализованная возможность должна восприниматься как ощутимая нехватка чего-то в нашей жизни, прежде чем мы начнём предаваться реверсии. Но эта грань между нереализованным и ощущаемой нехваткой обладает магическим воздействием на наш мозг. Почему бы нам не считать разочарования просто несуществующими? Несостоявшийся визит друга и не свалившаяся на нас удача на бирже имеют абсолютно тот же статус, что и несуществующие добрые феи! То, что мы называем разочарованием, по сути не более чем часть настоящего, в котором мы должны жить и действовать. Потерять деньги — то же самое, что не иметь их с самого начала. Какая разница, как мы оказались в этой ситуации?

Опережение

Опережение — это ловушка, в которую мы попадаем, начиная слишком рано. Когда мы опережаем события, то сплошь и рядом перерабатываем, «предрабатываем» и работаем впустую. Особенно мы склонны попадать в ловушку опережения, когда принимаемся строить графики и планы на будущее. Преждевременные планы учитывают возможности, которые со временем могут исчезнуть. Тогда вся проделанная работа окажется напрасной. Менее всего мы нуждаемся в планах на будущее тогда, когда уже заняты ценной и конструктивной деятельностью. Достаточно знать, что, делая это, мы тратим время с пользой. И будущее подождёт, пока настоящее не закончится.

Тем не менее это одна из самых распространённых ментальных ловушек: решать, что делать дальше, прежде чем мы покончили с текущей задачей. Размышления о завтрашней работе дома у телевизора. Предвкушение обеда на работе. Обдумывание вечерних дел за обедом. Эту странную привычку можно назвать пошаговым опережением. Если мы постоянно размышляем о том, что делать дальше, то оказываемся не в состоянии заниматься насущными проблемами. В результате не удаётся решать проблемы с максимальной эффективностью. Страх будущего сродни первобытному страху перед ночью, заставляющему освещать всё вокруг, даже если мы не собираемся покидать пещеру. Когда мы будем готовы выйти, у нас хватит времени увидеть опасный обрыв.

источник

Эффект Рингельмана

В 1927 году была проведена серия очень любопытных экспериментов, результат которых сейчас не часто вспоминают. А зря. Результаты этих опытов остались в психологии под названием «эффект Рингельмана».

Эксперименты заключались в следующем. Брали самых обычных людей и предлагали им поднимать тяжести. Для каждого – фиксировали максимальный вес, который он «потянул». После чего людей объединяли в группы, сначала – по двое, потом – четыре человека, восемь.

Ожидания были понятны: если один человек может поднять – условно – 100 кг, то двое должны вместе поднять либо 200, либо – еще больше. Ведь мифическое представление о том, что групповая работа позволяет достичь большего, что ее результат превосходит сумму отдельных результатов членов группы, уже существовало. И до сих пор существует и активно поддерживается.                                                                                                                                      

Но – увы! Двое людей поднимали лишь 93% от суммы их индивидуальных показателей. А восемь уже лишь 49%.

Проверили результаты на других заданиях. Например – на перетягивании каната. И опять – тот же результат. Увеличивали численность групп – процент только падал.

Причина – ясна. Когда я рассчитываю сам на себя, я прилагаю максимум усилий. А в группе можно и сэкономить силы: никто ж не заметит, как в истории о жителях деревни, которые решили на праздник налить себе бочку водки. С каждого двора – по ведру. При разливе обнаружилось, что бочка полна чистейшей водой: каждый принес ведро воды, рассчитывая, что в общей массе водки его хитрость не будет замечена.

При чем тут пассивность? А при том, что, когда я действую, я волей-неволей свои усилия запоминаю и фиксирую для себя. В дальнейшем прикладываю именно столько или еще меньше. Формируя пассивное отношение к делу, в которое вовлечен вместе с другими сам.

Соответственно – в случае социальной пассивности мы можем сказать, что мы отлично понимаем ее происхождение и то, что она приводит в итоге к падению результатов до нуля. Не сразу – инерция великая вещь. Но – все же.

Эксперименты заключались в следующем. Брали самых обычных людей и предлагали им поднимать тяжести. Для каждого – фиксировали максимальный вес, который он «потянул». После чего людей объединяли в группы, сначала – по двое, потом – четыре человека, восемь.

Ожидания были понятны: если один человек может поднять – условно – 100 кг, то двое должны вместе поднять либо 200, либо – еще больше. Ведь мифическое представление о том, что групповая работа позволяет достичь большего, что ее результат превосходит сумму отдельных результатов членов группы, уже существовало. И до сих пор существует и активно поддерживается.

Нужно сразу сказать: никакие социальные технологии пока не позволили преодолеть эффект Рингельмана. Можно обчитаться заклинаниями от «гуру командной работы», но чем больше группа, тем большую пассивность свойственно проявлять человеку.

источник